У ВОЙНЫ НЕДЕТСКОЕ ЛИЦО
У войны недетское лицо!
Но в глаза детей смотрела смерть…
Ирина Савельева.
22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война, продлившаяся долгих 1418 дней и ночей. Это одна из самых печальных дат в истории России – День памяти и скорби о всех погибших в боях, замученных в фашистской неволе, умерших в тылу от голода и лишений, о тяжких страданиях и горе, которые пришлось перенести нашему народу. Мы часто слышим: “У войны не женское лицо”. Но в одном из своих стихотворений поэтесса Ирина Савельева добавляет, что и совсем не детское. О военном лихолетье о невосполнимых потерях и тяжести послевоенных лет, о детях войны наше сегодняшнее повествование и воспоминания тех, кому довелось увидеть и испытать на себе все ужасы и последствия гитлеровской оккупации.
Вместе с группой школьников первоклашка Лиза возвращалась из Морозовской начальной школы домой, в соседнюю деревушку, где она проживала вместе с сестрой и матерью в небольшой крестьянской избушке с соломенной крышей.
На большаке, по которому шли дети, то там, то тут лежали огромные осколки от мин и снарядов, прилетевшие сюда из близлежащего лесочка, откуда и теперь время от времени доносились гулкие звуки. Там саперы взрывали и обезвреживали оставшиеся и уцелевшие после войны снаряды, где во время Великой Отечественной велись ожесточенные бои.
Это место на дороге было небезопасным, и ребятишки всей гурьбой ускорили шаг, чтобы с шумом и треском разлетавшиеся во все стороны осколки, снова не попали на дорогу, случайно не задели и не ранили кого-либо из них.
Их небольшая лесная деревенька Зимницы, славившаяся своими ягодными, клюквенно-брусничными и грибными местами, на самой границе с Калужской областью, как и вся округа, уже в начале войны была захвачена немцами. В довоенное время её жители мирно пахали землю, сеяли и выращивали хлеб, косили луговые травы, доили коров и растили детей. Под окнами домов буйно цвела по весне черемуха и сирень. Немцам нравилась эта уютная смоленская деревня, и они надолго обосновались в ней. Забирали у жителей, молоко, яйца, мясо, уничтожали живность и угоняли в Германию скот, коров, лошадей и даже молодых девушек и парней на трудовые работы, как рабов.
Часть жителей в период оккупации, не вынеся немецкого разгула, ушла в лес и поселилась в землянках и шалашах, а небольшая часть оставалась в деревне. В одной из землянок Лиза и появилась на свет.
Мать вместо пеленок заворачивала новорожденное дитя во что придется, и даже в солдатские портянки. Она давала малютке соску, сделанную из тряпочки, в которую клала, если имелся, черный жеваный хлеб, либо пропаренные на костре зерна ржи, лепестки клеверных цветков, съедобные травы, так как молока, крупы, чтобы сварить кашу, не было.
Отец Лизы, как и многие другие, ушел на фронт и не вернулся, сгинув и пропав без вести в пучине жестокой войны. Мать, лишь спустя несколько месяцев после проводов мужа поняла и узнала, что носит под сердцем еще одного ребенка. Старшей Зиночке было к тому времени четыре годика.
Впрочем, Лиза могла и не появиться на свет. Однажды возле лесных землянок и шалашей оказались немцы. Лицом и характером мать вся вышла в деда Филиппа. Смуглая‚ черноволосая‚ она ничем не походила на местную славянку‚ и немецкие солдаты приняли ее за еврейку.
– Юдэ‚ юдэ! Хэндэ хох! – воскликнул‚ увидев мать‚ высокий‚ с узкими усиками немец и направил на нее карабин. Намертво вцепившаяся в нижний подол материнской юбки сероглазая Зиночка громко плакала.
– Она наша‚ русская! Киндер! Киндер! – закричала стоящая неподалеку молодая двадцатилетняя дочь тети Аксиньи Катюша‚ показывая на огромный живот готовой вот-вот разродиться матери, и на плачущую Зиночку‚ стремительно бросилась, закрыв обеих собой.
Оторопевший немец что-то со злостью проговорил на своем непонятном‚ лающем наречии и выстрелил вниз‚ попав все же матери в ногу. Рана долго гноилась и не заживала. С тех пор мать стала хромать‚ сильно припадая на левую ногу. А чудом уцелевшая и оставшаяся в живых Катюшка всю жизнь страдала потом мигренью и сильными головными болями.
У войны недетское лицо!
Но в глаза детей смотрела смерть…
Ирина Савельева.
22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война, продлившаяся долгих 1418 дней и ночей. Это одна из самых печальных дат в истории России – День памяти и скорби о всех погибших в боях, замученных в фашистской неволе, умерших в тылу от голода и лишений, о тяжких страданиях и горе, которые пришлось перенести нашему народу. Мы часто слышим: “У войны не женское лицо”. Но в одном из своих стихотворений поэтесса Ирина Савельева добавляет, что и совсем не детское. О военном лихолетье о невосполнимых потерях и тяжести послевоенных лет, о детях войны наше сегодняшнее повествование и воспоминания тех, кому довелось увидеть и испытать на себе все ужасы и последствия гитлеровской оккупации.
Вместе с группой школьников первоклашка Лиза возвращалась из Морозовской начальной школы домой, в соседнюю деревушку, где она проживала вместе с сестрой и матерью в небольшой крестьянской избушке с соломенной крышей.
На большаке, по которому шли дети, то там, то тут лежали огромные осколки от мин и снарядов, прилетевшие сюда из близлежащего лесочка, откуда и теперь время от времени доносились гулкие звуки. Там саперы взрывали и обезвреживали оставшиеся и уцелевшие после войны снаряды, где во время Великой Отечественной велись ожесточенные бои.
Это место на дороге было небезопасным, и ребятишки всей гурьбой ускорили шаг, чтобы с шумом и треском разлетавшиеся во все стороны осколки, снова не попали на дорогу, случайно не задели и не ранили кого-либо из них.
Их небольшая лесная деревенька Зимницы, славившаяся своими ягодными, клюквенно-брусничными и грибными местами, на самой границе с Калужской областью, как и вся округа, уже в начале войны была захвачена немцами. В довоенное время её жители мирно пахали землю, сеяли и выращивали хлеб, косили луговые травы, доили коров и растили детей. Под окнами домов буйно цвела по весне черемуха и сирень. Немцам нравилась эта уютная смоленская деревня, и они надолго обосновались в ней. Забирали у жителей, молоко, яйца, мясо, уничтожали живность и угоняли в Германию скот, коров, лошадей и даже молодых девушек и парней на трудовые работы, как рабов.
Часть жителей в период оккупации, не вынеся немецкого разгула, ушла в лес и поселилась в землянках и шалашах, а небольшая часть оставалась в деревне. В одной из землянок Лиза и появилась на свет.
Мать вместо пеленок заворачивала новорожденное дитя во что придется, и даже в солдатские портянки. Она давала малютке соску, сделанную из тряпочки, в которую клала, если имелся, черный жеваный хлеб, либо пропаренные на костре зерна ржи, лепестки клеверных цветков, съедобные травы, так как молока, крупы, чтобы сварить кашу, не было.
Отец Лизы, как и многие другие, ушел на фронт и не вернулся, сгинув и пропав без вести в пучине жестокой войны. Мать, лишь спустя несколько месяцев после проводов мужа поняла и узнала, что носит под сердцем еще одного ребенка. Старшей Зиночке было к тому времени четыре годика.
Впрочем, Лиза могла и не появиться на свет. Однажды возле лесных землянок и шалашей оказались немцы. Лицом и характером мать вся вышла в деда Филиппа. Смуглая‚ черноволосая‚ она ничем не походила на местную славянку‚ и немецкие солдаты приняли ее за еврейку.
– Юдэ‚ юдэ! Хэндэ хох! – воскликнул‚ увидев мать‚ высокий‚ с узкими усиками немец и направил на нее карабин. Намертво вцепившаяся в нижний подол материнской юбки сероглазая Зиночка громко плакала.
– Она наша‚ русская! Киндер! Киндер! – закричала стоящая неподалеку молодая двадцатилетняя дочь тети Аксиньи Катюша‚ показывая на огромный живот готовой вот-вот разродиться матери, и на плачущую Зиночку‚ стремительно бросилась, закрыв обеих собой.
Оторопевший немец что-то со злостью проговорил на своем непонятном‚ лающем наречии и выстрелил вниз‚ попав все же матери в ногу. Рана долго гноилась и не заживала. С тех пор мать стала хромать‚ сильно припадая на левую ногу. А чудом уцелевшая и оставшаяся в живых Катюшка всю жизнь страдала потом мигренью и сильными головными болями.
Другая страшная трагедия разыгралась во время немецкой оккупации в деревне Морозово, куда дети окрестных мест ходили теперь в школу.
Когда-то дед Лизы, Филипп‚ смуглый‚ черноволосый‚ ухватистый, для своего многочисленного семейства: троих сыновей и трех дочерей‚ – поставил здесь‚ в Морозове‚ за рекой‚ большую избу с голубыми наличниками. Все дочери вышли замуж и покинули родной дом, сыновья ушли на фронт.
Ранним утром крупный отряд противника неожиданно атаковал и ворвался в Морозово. Особенно свирепствовали гитлеровцы за рекой‚ расстреляли всех мирных жителей‚ женщин‚ детей и стариков‚ а их жилища облили керосином и беспощадно сожгли. Безжалостный огонь унес и дом деда Филиппа. Погибла вместе с младенцем и молодая жена среднего сына Ефима, красавица Наталья.
Прямо с постели‚ простоволосую‚ в нижней рубашке‚ ее вытащили фашисты во двор‚ а хату облили керосином и запалили. В горящем доме в детской колыбели остался спящий сынишка‚ смугленький‚ темноволосый Ванюшка‚ точь-в-точь вылитый дед Филипп.
Истошно кричащую Наталью крепко удерживал за простоволосую голову‚ зажимая рот маузером‚ рыжий‚ в канапушках немец‚ а другой‚ высокий‚ в здоровенных сапогах‚ туго подпоясанный ремнем‚ со знаками отличия на одежде фриц‚ не выдержав душераздирающего крика рвущейся в горящий дом, в огонь‚ чтобы спасти ребенка‚ матери‚ выстрелил ей прямо в сердце. Как подрезанный колос‚ упала Наталья на землю, раскинув руки и умолкнув навсегда.
Дед Филипп умер до войны и не увидел этого страшного человеческого разорения и жестокого варварского позорища. Вслед за ним ушла в иной мир и необыкновенно трудолюбивая‚ аккуратная‚ чистоплотная и очень преданная‚ голубоглазая бабка Неонила. Все сыновья сложли головы на поле боя Великой Отечественной.
Остальные дома, протянувшейся вдоль большака этой многочисленной смоленской деревни, немцы не тронули и даже расположили в ней свой временный штаб, а в здание школы согнали из близлежащих деревень Ельнинского, Екимовичского, Рославльского, Шумячского районов Смоленщины девушек 1925 года рождения. В их число попала из Зимниц и родственница матери, молодая белокурая красавица Надежда.
К девушкам была приставлена охрана и двое русских парней. Их ежедневно вывозили под конвоем на работы в различные места и готовили к отправке в Германию.
Через три месяца девушек решили увезти в Германию и устроили прощальный вечер. Об этом сообщили Наде приставленные русские парни, которые предложили ей тайно бежать вместе с ними.
На прощальный вечер Надя не пошла, сказав, что у нее болит голова. Когда вечер был в разгаре, она и еще четыре девушки сбежали ночью через окно школы из немецкого лагеря.
К счастью, немцы не сразу обнаружили исчезновение девушек и парней, которые успели укрыться в Зимницком лесу. К тому же немцы бросились искать беглецов в противоположном, более густом и дремучем Рябчинском лесу.
Так Наде удалось избежать немецкого рабства. Некоторое время она скрывалась под чужими именами в различных селениях, а затем вместе с другими беженцами была отправлена в Белоруссию, где ее приютила добросердечная белорусская вдова, у которой погиб на фронте муж и остались две дочери. Лишь после освобождения Смоленщины девушка вернулась в родные места.
Когда многие деревни в округе были уже отбиты у врага нашими войсками, Зимницы все еще оставались в руках гитлеровцев. Как только русские бойцы приближались к деревне, немцы встречали их шквальным огнем. Несколько раз безуспешно пытались наши отряды взять Зимницы. Много солдат полегло тогда, пока враг не получил по заслугам.
Но коварные фашисты, отступая, подожгли дома. Деревня полностью сгорела в огне. Уцелели лишь стоявшие на отшибе два сарая. Более 70 тысяч деревень было уничтожено и сожжено на территории нашей страны гитлеровскими захватчиками.
После освобождения сгоревшую дотла деревню стали восстанавливать и строить заново. Так как немцы угнали в Германию лошадей и скот, возить лес для строительства было не на чем. Мужских рук не хватало. Женщины брали в свои бабьи руки топор, пилу и рубанок, шли в лес заготавливать бревна.
Во всей освобожденной округе нашлось все же две старых уцелевших лошади. Селяне дружно взялись за дело. Кооперировались по 5-6 семей и на этих клячах подвозили бревна из леса до деревни Морозово, находящейся в четырех километрах от Зимниц. Там их обрабатывали, обтесывали и уже в готовом виде везли на себе до места, впрягаясь вместо лошадей в тележки. Сначала для строительства одного дома, затем второго, третьего и так далее.
Уже через год-полтора все усадьбы в основном восстановили и построили. Конечно, дома и избы были срублены не так добротно, как довоенные. Но люди радовались, что их земля теперь свободна от фашистов и у них есть свой угол, они снова могут пахать, сеять землю, выращивать хлеб и урожаи, а их дети не будут бояться выходить на улицу, играть в подвижные и другие игры, станут учиться в школе.
После окончания Морозовской начальной школы вместе с неразлучной подругой, голубоглазой Верочкой, ходила Лиза в школу в Центральную усадьбу колхоза, за пять километров от своей небольшой деревушки. Ежедневно им приходилось преодолевать пешком около пяти километров. Их путь проходил мимо еще двух деревень. Возле одной из них располагался широкий луг, покрытый зеленой травой и мелким цветущим бело-розовым клевером, так называемой кашкой.
В конце луга находился глубокий овраг, с одной стороны которого начинался покрытый кустарником и деревцами черной крушины берег реки Шуицы. С другой, прямо по обочине дороги, возвышались два больших, длинных и высоких, засыпанных землей холма. Девочки, проходя мимо этого места, невольно ускоряли шаг. Взрослые старожилы и очевизцы рассказывали, что это не просто земляные холмы, а настоящие могильники. В одном их них захоронены и засыпаны землей погибшие русские, в другом – немецкие солдаты.
На этом выгоне меж двух деревень было поле битвы. Семь дней и ночей здесь шли жестокие бои. Много пало тогда и русских, и немецких солдат. Потери с обеих сторон были так велики, что внизу, в прилегающем к полю овражке, текла кровавая река, которая со временем обмелела и пересохла. С тех пор это место стали называть Кровавым Ручьем.
Но зачем немцы дрались на этом маленьком скорбном русском поле за чужую деревню, зачем пришли топтать и завоевывать чужую землю, зачем лилась здесь, стекая в низину ручьем человеческая кровь?..
Убитых солдат закопали на краю поля, у самой дороги. Получилось два огромных холма, которые простояли всю войну и несколько послевоенных лет, пока останки советских солдат не свезли на Центральную усадьбу и не захоронили в братской могиле, на которой позднее установили обелиск.
Взметнулся ввысь остроконечный, увенчанный звездой мемориальный памятник павшим на поле битвы за родную Отчизну и пропавшим без вести в огне сражений воинам. Опаляет памятник с высеченными на нем именами солнце, омывают его дожди и овевают ветры. Но не смогут смыть дожди и развеять ветер человеческую память.
Хочется верить, что подобная жестокая война не повторится и никогда не умрет наша земля. На ней всегда будут всходить травы, колоситься хлеба, цвести сады, прилетать весной жаворонки. Ее не смогут загубить никакие враги.
По воспоминаниям старожилов к рассказам Л.Федоровой «Старая фотография», «Память не укрыть снегами», «Где текли кровавые ручьи и реки».
Когда-то дед Лизы, Филипп‚ смуглый‚ черноволосый‚ ухватистый, для своего многочисленного семейства: троих сыновей и трех дочерей‚ – поставил здесь‚ в Морозове‚ за рекой‚ большую избу с голубыми наличниками. Все дочери вышли замуж и покинули родной дом, сыновья ушли на фронт.
Ранним утром крупный отряд противника неожиданно атаковал и ворвался в Морозово. Особенно свирепствовали гитлеровцы за рекой‚ расстреляли всех мирных жителей‚ женщин‚ детей и стариков‚ а их жилища облили керосином и беспощадно сожгли. Безжалостный огонь унес и дом деда Филиппа. Погибла вместе с младенцем и молодая жена среднего сына Ефима, красавица Наталья.
Прямо с постели‚ простоволосую‚ в нижней рубашке‚ ее вытащили фашисты во двор‚ а хату облили керосином и запалили. В горящем доме в детской колыбели остался спящий сынишка‚ смугленький‚ темноволосый Ванюшка‚ точь-в-точь вылитый дед Филипп.
Истошно кричащую Наталью крепко удерживал за простоволосую голову‚ зажимая рот маузером‚ рыжий‚ в канапушках немец‚ а другой‚ высокий‚ в здоровенных сапогах‚ туго подпоясанный ремнем‚ со знаками отличия на одежде фриц‚ не выдержав душераздирающего крика рвущейся в горящий дом, в огонь‚ чтобы спасти ребенка‚ матери‚ выстрелил ей прямо в сердце. Как подрезанный колос‚ упала Наталья на землю, раскинув руки и умолкнув навсегда.
Дед Филипп умер до войны и не увидел этого страшного человеческого разорения и жестокого варварского позорища. Вслед за ним ушла в иной мир и необыкновенно трудолюбивая‚ аккуратная‚ чистоплотная и очень преданная‚ голубоглазая бабка Неонила. Все сыновья сложли головы на поле боя Великой Отечественной.
Остальные дома, протянувшейся вдоль большака этой многочисленной смоленской деревни, немцы не тронули и даже расположили в ней свой временный штаб, а в здание школы согнали из близлежащих деревень Ельнинского, Екимовичского, Рославльского, Шумячского районов Смоленщины девушек 1925 года рождения. В их число попала из Зимниц и родственница матери, молодая белокурая красавица Надежда.
К девушкам была приставлена охрана и двое русских парней. Их ежедневно вывозили под конвоем на работы в различные места и готовили к отправке в Германию.
Через три месяца девушек решили увезти в Германию и устроили прощальный вечер. Об этом сообщили Наде приставленные русские парни, которые предложили ей тайно бежать вместе с ними.
На прощальный вечер Надя не пошла, сказав, что у нее болит голова. Когда вечер был в разгаре, она и еще четыре девушки сбежали ночью через окно школы из немецкого лагеря.
К счастью, немцы не сразу обнаружили исчезновение девушек и парней, которые успели укрыться в Зимницком лесу. К тому же немцы бросились искать беглецов в противоположном, более густом и дремучем Рябчинском лесу.
Так Наде удалось избежать немецкого рабства. Некоторое время она скрывалась под чужими именами в различных селениях, а затем вместе с другими беженцами была отправлена в Белоруссию, где ее приютила добросердечная белорусская вдова, у которой погиб на фронте муж и остались две дочери. Лишь после освобождения Смоленщины девушка вернулась в родные места.
Когда многие деревни в округе были уже отбиты у врага нашими войсками, Зимницы все еще оставались в руках гитлеровцев. Как только русские бойцы приближались к деревне, немцы встречали их шквальным огнем. Несколько раз безуспешно пытались наши отряды взять Зимницы. Много солдат полегло тогда, пока враг не получил по заслугам.
Но коварные фашисты, отступая, подожгли дома. Деревня полностью сгорела в огне. Уцелели лишь стоявшие на отшибе два сарая. Более 70 тысяч деревень было уничтожено и сожжено на территории нашей страны гитлеровскими захватчиками.
После освобождения сгоревшую дотла деревню стали восстанавливать и строить заново. Так как немцы угнали в Германию лошадей и скот, возить лес для строительства было не на чем. Мужских рук не хватало. Женщины брали в свои бабьи руки топор, пилу и рубанок, шли в лес заготавливать бревна.
Во всей освобожденной округе нашлось все же две старых уцелевших лошади. Селяне дружно взялись за дело. Кооперировались по 5-6 семей и на этих клячах подвозили бревна из леса до деревни Морозово, находящейся в четырех километрах от Зимниц. Там их обрабатывали, обтесывали и уже в готовом виде везли на себе до места, впрягаясь вместо лошадей в тележки. Сначала для строительства одного дома, затем второго, третьего и так далее.
Уже через год-полтора все усадьбы в основном восстановили и построили. Конечно, дома и избы были срублены не так добротно, как довоенные. Но люди радовались, что их земля теперь свободна от фашистов и у них есть свой угол, они снова могут пахать, сеять землю, выращивать хлеб и урожаи, а их дети не будут бояться выходить на улицу, играть в подвижные и другие игры, станут учиться в школе.
После окончания Морозовской начальной школы вместе с неразлучной подругой, голубоглазой Верочкой, ходила Лиза в школу в Центральную усадьбу колхоза, за пять километров от своей небольшой деревушки. Ежедневно им приходилось преодолевать пешком около пяти километров. Их путь проходил мимо еще двух деревень. Возле одной из них располагался широкий луг, покрытый зеленой травой и мелким цветущим бело-розовым клевером, так называемой кашкой.
В конце луга находился глубокий овраг, с одной стороны которого начинался покрытый кустарником и деревцами черной крушины берег реки Шуицы. С другой, прямо по обочине дороги, возвышались два больших, длинных и высоких, засыпанных землей холма. Девочки, проходя мимо этого места, невольно ускоряли шаг. Взрослые старожилы и очевизцы рассказывали, что это не просто земляные холмы, а настоящие могильники. В одном их них захоронены и засыпаны землей погибшие русские, в другом – немецкие солдаты.
На этом выгоне меж двух деревень было поле битвы. Семь дней и ночей здесь шли жестокие бои. Много пало тогда и русских, и немецких солдат. Потери с обеих сторон были так велики, что внизу, в прилегающем к полю овражке, текла кровавая река, которая со временем обмелела и пересохла. С тех пор это место стали называть Кровавым Ручьем.
Но зачем немцы дрались на этом маленьком скорбном русском поле за чужую деревню, зачем пришли топтать и завоевывать чужую землю, зачем лилась здесь, стекая в низину ручьем человеческая кровь?..
Убитых солдат закопали на краю поля, у самой дороги. Получилось два огромных холма, которые простояли всю войну и несколько послевоенных лет, пока останки советских солдат не свезли на Центральную усадьбу и не захоронили в братской могиле, на которой позднее установили обелиск.
Взметнулся ввысь остроконечный, увенчанный звездой мемориальный памятник павшим на поле битвы за родную Отчизну и пропавшим без вести в огне сражений воинам. Опаляет памятник с высеченными на нем именами солнце, омывают его дожди и овевают ветры. Но не смогут смыть дожди и развеять ветер человеческую память.
Хочется верить, что подобная жестокая война не повторится и никогда не умрет наша земля. На ней всегда будут всходить травы, колоситься хлеба, цвести сады, прилетать весной жаворонки. Ее не смогут загубить никакие враги.
По воспоминаниям старожилов к рассказам Л.Федоровой «Старая фотография», «Память не укрыть снегами», «Где текли кровавые ручьи и реки».
Людмила Федорова.